Обл.1

обл.2

1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
обл.3

обл.4

 

 ДЕБЮТАНТЫ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ

ИВАН ЖДАНОВ

   Первая книга Ивана Жданова 'Портрет', вышедшая в 1982 году, стала сенсацией - в литературу прорвались поэты новой волны, которых позднее нарекли 'метаметафористами'. Можно упражняться в придумывании названий, но дело не в формальном определении того или иного поэтического направления, а в том, несёт ли оно новое знание о мире - знание художественное, интуитивное, что в старину определяли как прозрение.

   Да, метаметафористы действительно по-новому взглянули на мир. Едва ли не шоковое состояние вызвало у многих короткое стихотворение Жданова о птице:

                     Когда умирает птица,

                     в ней плачет усталая пуля,

                     которая так хотела

                     всего лишь летать, как птица.

   Образ 'ожившей' пули, которая может мечтать и думать, вызывает у читателя этический протест. Но Жданов выступает не как защитник слепой убийцы-пули - парадоксальный взгляд на пулю нужен для того, чтобы заставить нас, усталых скептиков, как бы заново взглянуть на смерть птицы и заново ужаснуться этой смерти.

   Современники импрессионистов ругали их выставки за картины, изображающие фиолетовые деревья и небо цвета свежего масла. 'Где это видано? - негодовали они. - Разве в жизни так бывает?' Но прошло время - и мы благодарны импрессионистам, нашедшим такие цветовые оттенки, так положившим тени и размывшим контуры предметов, что мир перед нашими глазами стал зыбким, трепетным, постоянно меняющимся, обрёл невиданную прежде красоту. Глядя на работы импрессионистов, мы словно заново учимся видеть пространство и время.

   Нечто подобное встречает нас и в стихах Ивана Жданова. Вчитаемся в стихотворение 'Море, что зажато в клювах птиц,- дождь...'. Помимо образной красоты описаний оно драгоценно своей многозначностью, глубиной смысла. И трактовать его можно по-разному: можно сказать, что это стихи о том, как природа в муках выражает себя, а можно сказать, что это стихи о жертвоприношении - здесь приносят себя в жертву абсо-лютной свободе (понимаемой как текучесть формы) дерево, звезда, море, музыка, небо... А кто-то увидит идею единства человека и природы, человека и Вселенной, ибо небо воплощается в стихотворении в один из самых светлых и трагических символов человечества - крест.

   Фантастический фейерверк образов, порой смутных и туманных, придаёт поэзии Жданова качество, которого так недостаёт нашему среднеарифметическому сознанию, - тайнопись, недосказанность, загадочность.

 Александр ЛАВРИН

Фото Л.ШИМАНОВИЧА

   
 

ПРОЩАЙ

 

Пустая телега уже позади,

и сброшена сбруя с тебя, и в груди

остывшие угли надежды.

Ты вынут из бега, как тень, посреди

пустой лошадиной одежды.

Таким ты явился сюда, на простор

степей распростёртых, и, словно в костёр,

был брошен в веление бега.

Таким ты отсюда уходишь с тех пор,

как в ночь укатила телега.

А там, за телегой, к себе самому

буланое детство уходит во тьму,

где бродит табун вверх ногами

и  плачет  кобыла   в   метельном дыму,

к тебе прикасаясь губами.

Небесный  табун шелестит,  как вода,

с рассветом приблизятся горы, когда

трава в небесах заклубится

и тихо над миром повиснет звезда

со лба молодой кобылицы.

 

 

Море, что зажато в клювах птиц, - дождь.

Небо, помещённое в звезду, - ночь.

Дерева невыполнимый жест - вихрь.

Душами разорванный квадрат - крест,

чёрный от серебряных заноз - крест.

 

Музыки спиральный лабиринт - диск,

дерева, идущего на крест, - срез.

Блуждает изнурённая игла

по кругу, и ушибами горит

чёрный, несмывающийся срез.

 

Там стрелочник в горящих рукавах

за волосы подвешен в пустоте -

стрелки перепутаны впотьмах.

И белые висячие сады,

как статуи, расставлены на льду -

чёрный, несмывающийся срез.

 

И копится железо для иглы,

и проволоку тянут для гвоздя,

спиливают дерево на крест.

 

Дерева срывающийся жест - лист.

Небо, развернувшее звезду, - свет.

Небо, разрывающее нас,- крест.

 

Такую ночь не выбирают -

бог-сирота в неё вступает,

и реки жмутся к берегам.

И не осталось в мире света,

и небо меньше силуэта

дождя, прилипшего к ногам

И этот угол отсыревший,

и шум листвы полуистлевшей

не в темноте, а в нас живут.

Мы только помним, мы не видим,

мы и святого не обидим.

Нас только тени здесь поймут.

В нас только прошлое осталось,

ты не со мною целовалась.

Тебе страшней - и ты легка.

Твои слова тебя жалеют.

И не во тьме, во мне белеют

твоё лицо, твоя рука.

Мы умираем понемногу,

мы вышли не на ту дорогу,

не тех от мира ждём вестей.

Сквозь эту ночь в прорывах плача

мы, больше ничего не знача,

сойдём в костёр своих костей.

 

ПОРТРЕТ ОТЦА

И зеркало вспашут. И раннее детство

вернётся к отцу, не заметив его,

по скошенным травам прямого наследства,

по жёлтому полю пути своего.

И запах сгорающих крыльев. И слава

над жёлтой равниной зажжённых свечей.

И будет даровано каждому право

себя выбирать, и не будет ночей.

Но стоит ступить на пустую равнину,

как рамкой резной обовьётся она,

и поле увидит отцовскую спину

и небо с прямыми углами окна.

А там, за окном, комнатёнка худая,

и маковым громом на тронном полу

играет младенец, и бездна седая

сухими кустами томится в углу.

И мак погремушкой ударит по раме,

и камешком чиркнет, и вспыхнет она

и гладь фотоснимка сырыми пластами,

как жёлтое поле, развалит до дна.

Прояснится зеркало, зная, что где-то

плывёт глубина по осенней воде,

и тяжесть течёт, омывая предметы,

и свет не куётся на дальней звезде.

На главную страницу